Греческий миллиардер и Я - Страница 26

В конце концов, причины не важны. Он просто должен знать. Он просто обязан.

Когда он начал читать, он обнаружил, что данные не соответствует тому, что он ожидал.

У Вельвет было два банковских счета.

Первый был открыт в тот год, когда она приехала в Грецию. Это был впечатляющий депозит, и циничная часть Миколаса задавалась вопросом, было ли это результатом другого успешного завоевания, вызванного неотразимой красотой Вельвет. Затем следовали регулярные взносы и минимальные снятие средств со счета, за исключением чека, который она отправила Вейну Гарфилду.

Две последние транзакции были совершены сегодня утром, в день свадьбы. Первым был чек на $100.000, отправленный ее адвокату Лестеру Уилкинсу. Остальная сумма, чуть больше $2.000 была получена наличными.

Второй ее счет озадачивал еще больше. Она открыла его неделю назад. И когда он просмотрел детали единственного перевода, Миколас понял, что это был чек на $100.000, который он дал ей.

Она оставила его нетронутым, даже сегодня.

Миколас взял другую пачку документов, тогда в его голове и прозвенел сигнал тревоги.

Там были бланки документов для некоммерческого фонда помощи пострадавшим от преступлений, связанных со злоупотреблениями наркотиками. Начальный капитал был $100.000.

Был ли фонд прикрытием? Использовала бы она его, чтобы просить больше денег для своего любовника?

Эта мысль заставила его стиснуть руки в кулак, у него было такое сильное желание перевернуть стол и уничтожить все доказательства того, что Вельвет Ламберт была нечестна с ним.

Почему? Почему, черт возьми, почему?

Она рыдала и кричала на него, задавая вопросы. Он хотел бы проорать ей в ответ тот же самый вопрос. Боль от ее предательства была настолько велика, что почти изуродовала его. Тот же гребаный вопрос, по крайней мере, он имел в виду его. Про нее он знал, что это был за отвратительный поступок. Она не заботилась о нем. Все, о чем она когда-либо заботилась, были его деньги, и, Боже, как умело она играла с ним. Вероятно, она будет смеяться по пути в банк, когда обнаружит, что в то самое утро, когда она послала Вейну Гарфилду сто тысяч, он, Миколас Саллис, разорвал ее брачный контракт.

Воспоминание о его идиотизме было как кислота, она разъедала его изнутри, и, через секунду, он все-таки уничтожил свой стол. Пробил стену и голыми руками раздавил стакан на куски. Он разрушал все, что видел, но боль не уходила, потому что он не мог разрушить воспоминания о Вельвет, которые у него были.

Почему? Почему, черт возьми, почему?

****

Было почти десять вечера, когда он приехал домой. Лакей встретил его с каменным лицом, и у Миколаса был соблазн к чертям уволить его на месте. За все годы, что Доддс работал на Миколаса, он редко говорил или высказывал свое мнение. Пожилой мужчина даже предпочитал работать в квартире только тогда, когда Миколаса там не было, чтобы не помешать ему во время уборки. Но, так или иначе, Вельвет удалось обмануть и старика. Было очевидно, то, как старый мужчина смотрел на Миколаса, резко и неприветливо, означало, что он обвиняет его в отсутствии Вельвет.

— У вас посетитель, — безжизненно сообщил ему Доддс. — миссис Шанталь Блейкли.

Шока от осознания того, что его мачеха была в его доме, было достаточно, чтобы Миколас забыла свое плохое настроение. Когда он вошел в свою гостиную, Шанталь действительно была там. Прошедшие годы слегка изменили ее, но она оставалась все такой же худой, как и была.

— Я заслужила объятие, Микки?

Она была единственной, кто его так называл. Сперва это был способ привлечь его внимание и разозлить, но потом, это имя превратилось в ласковое выражение, отражающее привязанность матери к сыну.

Его ярость из-за предательства Вельвет оставила его, и он был усталым, ранимым, и, взглянув на Шанталь, Миколас не мог вызвать в себе даже унцию негодования. Все, что он мог вспомнить, это хорошие времена. Он угрюмо сказал,

— Конечно, Чубби. — Это был его способ возмездия, когда он был еще ребенком.

Она засмеялась, он улыбнулся, и они оказались в объятиях друг друга. Когда Шанталь сидела напротив, и Доддс закончил накрывать на стол, она задумчиво сказала,

— Я всегда ненавидела себя за то, что поддалась давлению, ты знаешь.

— Ты была молода, — пробормотал он. — Я понимаю, что ты уехала благодаря…

— Не только я тогда была молода. Ты тоже. Я любила тебя как сына. Я заставила тебя увидеть во мне мать, и, в конце концов, я пожертвовала тобой и я никогда….— Шанталь резко вздохнула. — Я никогда не прощу себя за это. — Слезы затуманили ее взгляд.

— Даже когда я снова вышла замуж и родила детей, я всегда думала о тебе, как о своем ребенке – моем первенце и я…я рассказала о тебе своим детям. Я сказала им, что, возможно, однажды ты простишь меня за то, что я не противостояла твоему отцу.

Губы Миколаса дернулись.

— Если ты имеешь в виду, что ты хотела бы, чтобы в твоих силах было изменить его, и мы могли бы оставаться счастливой семьей, то нет, это было невозможно.

Шанталь покачала головой.

— Нет. Я не об этом. — она посмотрела на него с жалостью и состраданием. — Ты ведь не знаешь, не так ли?

До того, как он смог ответить, она продолжила,

— Ох, Микки. Как ты, должно быть, ненавидел меня все эти годы.

— Я не понимаю.

— Я спросила твоего отца, могу ли я увидеть тебя снова. Казалось, что это как-то ранило его гордость, как-то обидело его, то, что я хотела видеть тебя больше, чем его, и он пригрозил разрушить мою жизнь - даже жизнь моих родителей - если я когда-нибудь попытаюсь связаться с тобой.

Лицо Миколаса становилось бледнее, пока Шанталь продолжала говорить. Его чертов отец. Он всегда был тщеславным, ревнивым дураком и Миколас мог легко представить себе, как его гордость заставила его увидеть соперника в собственном сыне.